Marcus Gilmore: «Я много тренируюсь без ударной установки»

Много было сказано о том, что Marcus Gilmore — внук великого Роя Хейнса. Маркус начинал учиться на «Mr. Snap Crackle» и «Pop’s Knee». При этом сегодняшний Гилмор, бесспорно, и сам стал важной фигурой джазовой сцены. Он устремлен в будущее и в то же время черпает вдохновение из первоисточников.

Когда твой дедушка — один из самых почитаемых джазовых барабанщиков всех времен, увлечься игрой так же естественно, как утолить жажду. Маркус Гилмор рос в музыкальной семье, в которой Рой Хейнс — главная, но не единственная знаменитость. Когда Маркусу было десять, Рой подарил ему одну из своих ударных установок — Natural-finish Ludwig. Маркус сводил семью с ума непрекращающейся игрой на бонго. Поэтому родители решили, что пришло время дать сыну полноценную возможность играть на барабанах. Мальчик много лет (а если быть точным, начиная с трёх лет) просил у дедушки барабаны. А спустя годы обучения в Fiorello H. LaGuardia High School of Music & Art and Performing Arts, летних музыкальных лагерей и ранних профессиональных выступлений, Маркус подошёл к освоению большой ударной установки.

По прошествии двадцати с лишним лет Маркус Гилмор создал свой уникальный барабанный язык, в основу которого легли текучий и едкий стиль деда, находки Джека Ди Джонетта и Рашида Али, а также замысловатые ритмы Ленни Уайта. Все это было скреплено загадочными метрическими техниками его главного учителя — Милфорда Грейвса.

Выступая с Чиком Кориа или как сессионный барабанщик в одном из десятков проектов, Гилмор (подобно Виджаю Айверу с его клавишами) украшает своим присутствием любую музыку. Слушая Гилмора, чувствуешь, что ни один из ритмов не является основным, и при этом все они важны. Двигаясь как бы в разных направлениях, они пронизывают его барабаны и тарелки щупальцами постоянного, закручивающегося в спираль грува.

На недавнем выступлении с саксофонистом Мигелем Зеноном мы увидели Гилмора за небольшой установкой Craviotto, дополненной сенсорной перкуссией Sunhouse, тарелками Zildjian разных видов и необычными ударными девайсами, которые Маркус устанавливал или снимал время от времени. Музыка была быстрой и энергичной, переливалась плавными афро-кубинскими ритмами, украшенными оригинальными акцентами.

Работа над долгосрочными сольными проектами Гилмора Actions Speak и Silouhwav близится к завершению. В записи дебютного Actions Speak участвуют: Бернисс Трэвис (бас-гитара), Дэвид Вирелл (клавишные), Чик Кориа (фортепиано), Лайонел Луеке (гитара) и Жасмин Митчелл (вокал). Эклектичный, наполненный звуками и мелодиями 21-го века, альбом (который, помимо прочего, включает кавер-версию песни Макса Роуча «Garvey’s Ghost») сплетает в единое целое фанк, экспериментальные звуковые полотна, соло на барабанах, сюжеты научной фантастики, интенсивные ударные партии, напоминающие драм-н-бейс девяностых, бархатистые синтезаторы, не поддающиеся классификации ритмы, наложенные поверх простых партий драм-машины, фьюжн, достойный Джорджа Дюка, и пышные звуковые зарисовки, раскрашенные изощрённой и сложной игрой Маркуса.

Некоторые из лучших работ Гилмора можно найти в релизах, выпущенных лейблами ECM и PI. Это «Weaving Symbolics and Synovial Joints» Стива Коулмана, «The Vigil» Чика Кориа, «Hearts Wide Open», «This Just In» и «Homes» Гилада Хексельмана, «Accelerando» и «Break Stuff» трио Виджая Айера, «The Dreamer — Is The Dream» Криса Поттера, «Avatar» и «XXI Century» Гонсало Рубалькабы, «Lathe of Heaven» Марка Тернера и недавний «Origami Harvest» Амброуза Акинмузира. В скором времени увидят свет новые записи Чика Кориа, Ноа Преминджера, Тейлора Макферрина и BIGYUKI.

Интервью журналу Modern Drummer (2019)

MD: Твоя игра на барабанах переливается, искрится. Это как пуантилизм в живописи. Ты создаешь завершенный ритмический гобелен в каждой записи. Можешь сформулировать основы своей ритмической концепции?

Marcus Gilmore: Это поток сознания. Я всегда считал барабаны мелодическим инструментом. С помощью ударных можно выстраивать гармонии, ведь задействованы разные тембральные уровни для каждой конечности. Это в той или иной степени поток сознания, но всегда в контексте музыки.

MD: На концерте с Мигелем Зеноном твоя игра показалась мне сплавом Элвина Джонса и Джеффа Уоттса с кем-то из тонких европейских джазменов, возможно Джоном Кристенсеном. Такое богатство звуков! Как ты добился подобного звучания?

Marcus Gilmore: Нужна практика. Я люблю играть в разной манере, исходя из контекста конкретной музыкальной ситуации. Но всегда присутствует некий основополагающий дух, объединяющий их в одно целое. Музыка, которую я играл вчера с Мигелем, не такая как, например, в группе с безостановочным прямым грувом, но между ними всё равно есть связь. Поэтому я адаптируюсь к любой ситуации.

MD: Твоя игра заставляет вспомнить старых мастеров, таких как твой дед, Ленни Уайт, Элвин Джонс, а ещё что-то из европейского фри-джаза, например Луиса Мохоло или Орхана Беннинка. Но при этом ты остаешься самим собой. Ты уникален и по-настоящему свободен. Ты играешь традиционный джаз-ритм на тарелках, но в этом есть энергия движения вперёд, как у Рашида Али или Джека ДиДжонетта.

Marcus Gilmore: Я слушал много джазовой музыки и конкретных исполнителей, таких как Рашид Али и Милфорд Грейвс. Я особенно выделяю Милфорда. Он мой личный герой. Мы оба родом из одного района Ямайки, Куинса. Милфорд похож на человека эпохи Возрождения. Он использует свой собственный подход не только в музыке, но и в других творческих сферах. Он биолог-ботаник, кардиолог, мастер боевых искусств. Грейвс оказал на меня влияние не только как музыкант, но и в более широком смысле отношения к жизни. Старики, на которых я равняюсь, обладают особенной творческой открытостью, которая меня привлекает и вызывает естественную симпатию.

MD: Что тебе дала эта «творческая открытость»?

Marcus Gilmore: Я думаю, она всегда было частью меня на подсознательном уровне. Когда я встретил Милфорда, это стало частью моего мироощущения. После того, как я узнал Грейвса и других музыкантов, похожих на него, я осознал своё место в жизни. Я понял, где мой исток и моя родина. Прежде я не задумывался об этом глубоко.

MD: Что в них такого особенного?

Marcus Gilmore: Большая часть игры Милфорда связана с ритмом, но не в утилитарно-метрическом смысле. Она напоминает волны. Она мелодична, и даже больше — она похожа на речь. Милфорд часто играет с отключенным подструнником. Его игра мелодична и лирична. Это звучит как разговор.

MD: Про тебя это тоже можно сказать. У тебя есть свой собственный музыкальный язык. Так много оттенков и слоёв, отсылок к фанку, фри-джазу, бопу, а также свободной игры, без стилевых привязок. В чем ещё Милфорд повлиял на тебя?

Marcus Gilmore: Можно сказать, во всём. Я вижу, как он изучает жизнь, как он изучает растения, как он находит взаимосвязи между явлениями. Каждый визит к Милфорду это урок. Узнаёшь больше о себе посредством самых разных вещей. Нам не обязательно разговаривать о музыке. Мы можем говорить о чем угодно. Я многому у него научился.

MD: Как ты развивал свой игровой почерк?

Marcus Gilmore: Я всегда стараюсь добиться определённого звучания инструмента. Есть очень буквальные вещи, которые я делаю, чтобы найти правильный звук. Например, прижимаю пластик на долю секунды, создавая напряжение, затем отпускаю. Я стремлюсь передать естественную вибрацию инструмента. В этом есть своеобразная музыка, и я слышу её, оставаясь барабанщиком. На Западе принято считать ударные немелодическим инструментом. Мне же повезло жить рядом с легендами, которые знали, что это не так. Я стараюсь равняться на них.

MD: Кто эти люди?

Marcus Gilmore: Мой дед определенно один из них. Было достаточно просто наблюдать за его игрой, чтобы постигнуть мудрость его подхода. Я многим ему обязан. Мне было три или четыре года, когда я впервые увидел, как он играет.

Наследственность помноженная на воспитание

MD: Когда ты сам начал играть?

Marcus Gilmore: Когда мне было десять. Пианино и бонго были моими первыми инструментами. Мне было около четырёх. Моя мама подарила мне бонго. У меня была естественная склонность к ним. В 70-х и начале 80-х у моих родителей была госпел-группа New Creation. Мои старшие сёстры были очень одарёнными в музыкальном отношении. Одна из них училась в Джульярде. Мы все пели в церкви. Я слушал много музыки. Мне очень нравились Тони Уильямс, Элвин Джонс и мой дедушка. Все это стало моим фундаментом.

MD: Что ты играл на барабанах в самом начале?

Marcus Gilmore: Сначала был фристайл, потому что я сильно волновался. Мой отец тоже мечтал стать барабанщиком, поэтому играл вместе со мной. Я старался свести в одно целое разные ритмы на тарелках и так научился солировать. Я слушал Элвина Джонса на «Speak No Evil» Уэйна Шортера и The Tony Williams Lifetime. Смотрел DCI-видео и клипы Papa Jo Jones, Max Roach и Buddy Rich. Я восхищался сольными номерами и техникой Бадди. Его скорость была уникальна. Моему отцу очень нравился Деннис Чемберс (его я услышал еще в раннем детстве) и Омар Хаким.

MD: Ты учился в частной музыкальной школе?

Marcus Gilmore: Моя мама узнала о специальной детской программе обучения в Джульярде. Я прошел прослушивание. Там я научился читать ноты и познакомился с европейской классической музыкой. Я начал учиться, когда мне было десять лет. Этот курс назывался «Программа продвижения музыки» (Music Advancement Program) или «Карта» (MAP).

MD: У тебя была полная стипендия в Джульярде и Манхэттенской музыкальной школе. У тебя есть их дипломы?

Marcus Gilmore: Нет, я не закончил Джульярд. Мама хотела, чтобы я поступил, но я не пошёл. Джульярд был не для меня. Я поступил в Манхэттен, но тоже не окончил. В то время я уже профессионально играл и ездил в туры. Благодаря им меня теперь многие знают. В пятнадцать лет я играл со Стивом Коулманом. Есть записи, в которых я участвовал, например «Weaving Symbolics». Тогда мне было семнадцать.

MD: Ты заполучил одну из барабанных установок деда, когда тебе было десять?

Marcus Gilmore: Да. Это было как благословение. Мне пришлось убедить дедушку в своем серьёзном отношении к делу. Я просил у него барабаны много лет, и на мой десятый день рождения это наконец случилось. В то время у меня были бонго, и я пробовал играть на них всё подряд. Я твёрдо знал, что хочу посвятить всю жизнь барабанам. Набор, подаренный дедом, был одним из его natural-finish Ludwig 80-х годов. В Village Vanguard есть его фотографии. Там такие старые футляры с марками со всего мира. Это действительно прекрасная вещь.

MD: Ты помнишь, когда Рой впервые услышал, как ты играешь?

Marcus Gilmore: Да. Сначала он поиграл на «Людвиге» минут десять сам. Это было нечто! Пластик был гладким, и я не мог играть щетками. Но он сел вместо меня, и каким-то образом всё заработало. В тот момент я понял, что нет ничего невозможного. Потом дед оставил меня одного, и я продолжал играть, пока не свалился от усталости. Я посвящал игре всё свободное время. Я старался как можно быстрее сделать все домашние дела, чтобы снова и снова практиковаться.

MD: Ты занимался по каким-то книгам в юности?

Marcus Gilmore: Мой частный преподаватель увлек меня записями Тони Уильямса. Он сам учился у Тони, и тот сказал ему: «Есть только три рудимента: одиночные удары, двойные удары и флэмы. Все остальные — это их комбинации». Он показал мне рудименты, и я начал заниматься. Вначале я играл столько, сколько мог физически выдержать, пока родители не сказали мне: «Хватит!» Я играл по шесть часов в день с десятиминутным перерывом на водопой.

MD: Чем конкретно ты занимался в эти часы?

Marcus Gilmore: Я тренировал одиночные и двойные удары, пробовал разные мелодии. Пытался «снимать» партии, подыгрывал сольным номерам Элвина Джонса. Я не видел игру Тони, но наблюдал вживую за выступлениями Макса Роуча и был на джазовом фестивале JVC в Брайант-парке, где выступали Элвин Джонс и мой дед. Это произвело на меня огромное впечатление. Тогда я впервые встретился с Элвином. Я старался ходить на все концерты деда в середине и конце 90-х. Наблюдая за выступлениями Джонса и Хейнса, я понял, насколько они замечательные джазмены. И при этом совершенно разные. Уровень их музыкальности был запредельно высоким. И я также осознал, насколько открыта эта сцена. Имея определенный уровень мастерства и музыкальные способности, ты действительно можешь делать всё, что угодно. Нужно быть частью этой музыки, и тогда всё становится возможным.

MD: Ты разбирал записи деда «Out of the Afternoon» или «Now He Sings, Now He Sobs» с Чиком Кориа?

Marcus Gilmore: Да, конечно. «Out of the Afternoon» — одна из моих любимых, потому что я люблю Роланда Кирка. «Now He Sings, Now He Sobs» — тоже один из лучших. Еще «Bird at St. Nicks» Чарли Паркера. «The Amazing Bud Powell» — просто невероятный альбом. Ещё «Misterioso» и «Thelonious in Action» Телониуса Монка. Все знают Роя Хейнса, и все понимают, насколько его фигура важна в контексте джазового наследия и в целом для музыки. Все это понимают, кроме чиновников от культуры. Кто знает, если бы Рой не был долгожителем, получил бы он хотя бы часть своего нынешнего признания.

MD: Ты унаследовал немалую часть таланта Роя. Ты рано познакомился со сценой. Расскажи о своих первых профессиональных выступлениях.

Marcus Gilmore: Моим первым опытом игры в профессиональной группе был концерт с doo-wop бэндом The Cadillacs. Мой отец пел тенором. Кажется, на том концерте была ещё группа, в которой один парень усаживал своего сына играть на ударных. Сейчас я уверен, что этим ребенком был Questlove.

О хватах

MD: Большую часть времени ты играешь параллельным хватом. Почему?

Marcus Gilmore: Это происходит машинально. Я не слишком задумываюсь об этих вещах. Иногда я играю традиционным способом, но редко. В детстве, наблюдая за ребятами постарше, я думал, что нужно приучить себя к классическому хвату, потому что все так играют. Сейчас я не обращаю на это особенного внимания и пользуюсь любым. Симметричный хват нравится мне больше. Это не редкость. Многие его используют. Мой дедушка так играет соло. Джек ДеДжонетт тоже им играет.

MD: Что стало для тебя главным условием роста за годы обучения? Как сформировалась твоя исполнительская техника?

Marcus Gilmore: Я много думал о том, как выразить через музыку главные для себя вещи. Мне посчастливилось играть с самобытными и по-настоящему состоявшимися музыкантами, такими как Стив Коулман и Кларк Терри. Я ездил с ними в тур, когда мне было пятнадцать. С Коулманом тогда играли Шон Рикман и Дафнис Прието. Стив хотел, чтобы я отыграл концерт в его резиденции, нью-йоркском клубе «Tonic», и я отправился туда, чтобы прочувствовать атмосферу. Я увидел живую игру Шона и Дафниса, и это было потрясающе! Это был великолепный опыт. Я сначала был зрителем, а затем и участником действа. Это было одно из самых ярких событий в моей музыкальной жизни тех лет.

MD: Что касается записей, на которых ты учился. Расскажи о своих впечатлениях и находках.

Marcus Gilmore: Я подыгрывал альбомам Тони Уильямса, например, «LifeTime». Прорабатывал записи Колтрейна с Элвином Джонсом. Мне очень нравятся пластинки Арта Тейлора, «Coltrane’s Sound» и «Giant Steps», выпущенные на Atlantic Records. Эти вещи как будто говорят со мной о чем-то личном и близком. Я услышал всё это в раннем детстве, ещё до того, как у меня появилась ударная установка. Слушал «A Love Supreme» Колтрейна, когда мне было семь лет. Я был его настоящим фанатом.

MD: Были ли какие-то специальные учебники или конкретные упражнения, которые помогли тебе улучшить технику?

Marcus Gilmore: «Modern Rudimental Swing Solos» Чарли Уилкоксона. Я читал много литературы в музыкальной школе. Я изучал транскрипции в летних музыкальных лагерях, вроде Encore, и в школе. Это была в основном европейская классика, но и джазом я тоже занимался.

MD: Какие технические элементы были самыми сложными в освоении?

Marcus Gilmore: Я справился со всеми. Если что-то оказывалось трудным, просто требовалось больше работы. Самой трудной в изучении была независимая игра руками и ногами. Но я увлёкся, потому что увидел в ней большой потенциал. Я наблюдал за игрой барабанщиков, практиковавших этот способ, таких как Орасио Эрнандес. И я оценил мощь подобного подхода. Я был заинтересован, хотя развить этот навык оказалось непросто. Через Стива Коулмана я познакомился с кубинскими музыкантами африканского происхождения. Стива очень интересовала жизнь африканско-кубинской диаспоры. Он изучал музыкальные традиции Гаити, его привлекала афро-бразильская музыкальная культура. Коулман был первым, кто познакомил меня с фольклором. Он объездил мир, изучая музыкальные традиции. Я принимал участие в записи его «Weaving Symbolics», «The Mancy of Sound» и «Synovial Joints».

MD: Насколько трудно было изучать Уилкоксона? Ты пробовал освоить его транскрипции?

Marcus Gilmore: Мне понравились лишь некоторые композиции. Например, «Three Camps». Я играл соло «Rolling In Rhythm». На разбор некоторых вещей я действительно потратил много времени. Но в целом я не так много занимался транскрипцией. Конечно, уметь читать ноты крайне важный навык. Но мне больше нравится получать знания непосредственно, через общение, а не листая учебник.

MD: Наверное, это не так просто сделать?

Marcus Gilmore: Таких возможностей много… Если кто-то окажется рядом, и тебе выпадет удача услышать его игру. Сейчас есть YouTube, а не будь его, я бы пропадал в архивах музыкальных библиотек. Я переслушал почти все записи в публичной библиотеке Квинса. Ну уж точно весь джаз. Сегодня у нас есть неограниченные возможности для поиска любой музыки. Но люди настолько поглощены этими техническими возможностями, что забывают о самой музыке.

MD: Ты играл Straight-ahead jazz с другими музыкантами, кроме Кларка Терри?

Marcus Gilmore: Да, конечно. Я участвовал в летних концертах. Именно там я познакомился со многими музыкантами. Я играл традиционный джаз в студенчестве, в младшей и старшей школе. Так я узнал Джастина Брауна.

MD: Чем ты занят сейчас?

Marcus Gilmore: Я много тренируюсь без ударной установки. Я могу практиковать навыки независимой игры, которые не требуют обязательного использования ударной установки. Что касается прокачки силы рук и каких-то специфических практик — я пользуюсь замедлением. К примеру, играть очень медленно, затем постепенно увеличивать темп.

MD: Фото твоей ударной установки для этой статьи было сделано в Mad Hatter Studios Чика Кориа в Лос-Анджелесе.

Marcus Gilmore: Да. Это было во время записи «Antidote» с Чиком Кориа и The Spanish Heart Band. Это девять пьес с великолепной оркестровкой. Я читал свои партии с листа, хотя Чик просил, чтобы мы их запоминали и не отвлекались во время записи. Аранжировки менялись каждый день, поэтому я просматривал транскрипции и слушал демо. Когда начнутся туры, я сделаю нужные дополнения и правки.

Marcus Gilmore о своём сет-апе

MD: Это та же самая установка, на которой ты играешь на концерте?

Marcus Gilmore: Она почти такая же. Иногда я ставлю рототом рядом с напольным томом. Мне нравится контраст низкого звука напольного барабана с более высоким тоном соседнего. И он стоит рядом с тарелкой ride, потому что я часто играю на них похожие биты. Ещё я использую малый барабан Craviotto 10×14 и медный малый барабан Craviotto 6,5×14. Мне нравится использовать внутренний демпфер. Я люблю чистый звук малого барабана с выключенными или ослабленными пружинами. А внутренняя заглушка не только гасит шум, но и оказывает особенное давление на пластик. Получается более резкий звук.
Я часто использую малый барабан 10×14. Даже если настроить его высоко, звук будет глубже за счет большей глубины корпуса. И ещё у него закругленный край, как у Craviotto baseballbat. Тон получается энергичным и пробивным.
Иногда я ставлю однослойный пластик Ambassador X. Он немного толще стандартного. И ещё мне нравятся педали Pearl Eliminator для бас-барабана.

MD: Ты разрабатываешь экспериментальную линейку тарелок вместе с директором Zildjian по инновациям Полом Фрэнсисом.

Marcus Gilmore: Да. Я предложил немного утяжелить 15-дюймовый хай-хэт, чтобы получить более насыщенный и глубокий звук. За основу мы взяли сплав Zildjian K-Series. С Чиком Кориа я всегда играю на тарелках без купола. Этот звук — часть джазовой музыкальной традиции. Чику он нравится, а мой дед сделал его популярным. Эта была его идея. Мне нужна была тарелка больше 20 дюймов. Мы сделали 22-дюймовую и 21-дюймовую для сравнения. Я заказал плоский райд, немного тяжелее обычного. Пол выточил его на фабрике. Я привез тарелку домой на пробу. Она была отличной, но не идеальной. Я попросил Пола сточить еще немного металла сверху и снизу — и теперь это мой любимый flat ride! Ещё мне нравится 18-дюймовый crash. Он звучит как всплеск воды.

MD: Опиши концепцию твоего дебютного сольного альбома?

Marcus Gilmore: Я хочу делать искреннюю музыку, которая тесно связана с моей родиной. Кто-то спросит: «Это джаз?». Но я не хочу ограничивать себя рамками какого-либо стиля. Это просто искренняя музыка, которая рождается у меня в настоящий момент.

MD: Ты использовал сенсорную перкуссию Sunhouse?

Marcus Gilmore: Время от времени. Я хотел изучить её возможности. Пришлось потратить на это время, но оно того стоило. По мере того, как вникаешь в детали, начинаешь понимать, насколько это потенциально мощный инструмент. Но это требует времени и сил. К тому же постоянно выходят обновления, в которых приходится разбираться.

MD: Ты участник Actions Speak. И ещё есть проект Silouhwav.

Marcus Gilmore: И ещё один сольный проект с живыми и сенсорными барабанами. И дуэт с певицей Silkka — он называется Moment in Time. Я редко использую сенсорную перкуссию в Actions Speak. Там могут быть электронные звуки, но преимущественно это акустические вещи с фортепьяно и контрабасом. В Silouhwav сенсорные барабаны не используются совсем. Ещё есть интересный дуэт с танцором-чечёточником Савьоном Гловером.

MD: Ты загружен работой. А есть ли помимо этого какая-то большая цель на перспективу?

Marcus Gilmore: Я мечтаю больше выступать со всеми своими проектами. И писать больше разной музыки: для оркестров, солистов, ансамблей ударных инструментов… Словом, писать больше музыки и больше концертировать. Мне было бы интересно поработать над музыкой для кино. Мне нравится музыка из старых фильмов Спайка Ли, потому что я большой поклонник его отца Билла Ли — автора этих саундтреков. Люблю современное независимое кино. Я фанат всех серий «Twilight Zones». Я очень заинтригован идеей сочинения музыки к фильмам.

MD: Кого бы ещё ты выделил?

Marcus Gilmore: Я люблю Оливера Нельсона. Меня удивило количество его работ для кино. У него огромная дискография саундтреков, а ведь он дожил всего до сорока трех. Мне интересна музыка из фильмов Альфреда Хичкока. Еще саундтреки Херби Хэнкока к «Death Wish» и «The Spook Who Sat by the Door». Привлекает их масштабное звучание. Мне нравится, как композиторская идея воплощается в игре большого оркестра.

MD: Твоя техника передает ощущение танца. Как ты объяснишь это?

Marcus Gilmore: Я думаю, что у меня есть естественная предрасположенность ко всему, что связано с ритмом. К тому, как он соотносится с танцем и современной культурой, к которой можно отнести также хип-хоп исполнителей и ди-джеев. Здесь и древнее искусство гриотов, и сторителлинг. И у всего этого есть музыкальная составляющая, которая тесно связана с ударными инструментами. Я большой поклонник MC Pharoahe Monch. Всё это оказывает на меня влияние и становится частью моей музыки.